Владимир Некляев: «Я стоял на митинге БНФ, а потом шел в администрацию президента, где собирали всех главных редакторов и учили, как бороться с БНФом»

«Я стою на асфальте, ноги в лыжи обуты…». Наверное, вряд ли найдется в нашей стране человек, которому не знакомо это четверостишье. Между тем мало кто знает, что автором данного творения является известный (правда, благодаря другим своим произведениям) белорусский поэт Владимир Некляев. В интервью «Салідарнасці» он поведал, как звучал первоначальный вариант этого стиха, а также рассказал, почему, будучи советским ребенком, не мечтал стать космонавтом, из-за чего оставил богемную московскую жизнь и какими сверхъестественными способностями обладает.

— Хотелось бы сразу понять: детство гениальных людей чем-то отличается от обычных?

— Для меня весьма любопытное детское наблюдение заключалось в том, когда я сам начал себя осознавать, вдруг понял, что я чрезвычайно глупый. Мне тогда было лет 10-12. лет. А ведь, казалось, еще раньше отец, мать, бабушка мне рассказывали, что я очень умненький и таких умных детей еще не было.

Тогда я и задался вопросом: куда же все это подевалось? Почему когда-то я был умненьким, а теперь не то что не умненький, а даже с трудом учусь в четвертом классе?

Так я пришел к заключению, что природа закрывает для нас на замок все то пространство, то время, в котором мы были гениями. Мы все были гениями, начиная с момента появления на свет и до того, момента, как мы начинаем что-то помнить в этом мире. Мы проделываем совершенно гениальную работу, осваиваем систему координат, язык. И все это делаем очень легко.

А потом все эти гениальные способности замыкаются, и мы все начинаем с нуля. Насколько ты сможешь приоткрыть эту закрытую дверку, настолько ты оттуда и возьмешь.

— Вы рано осознали, что станете поэтом? Кем вообще мечтали быть?

— Ну что, вы! Кто ж об этом в детстве думает!

Я поступил в университет литературы, когда мне уже было 25 лет — то есть треть жизни к тому времени была позади. Я, конечно, писал стихи в школе, но никогда не предполагал, что это будет моей профессией.

В детстве я занимался музыкой, играл в оркестре народных инструментов. Но все же, пытаясь стать музыкантом, я больше выполнял пожелания родителей, которые затратили на это очень много средств. Они ведь продали корову, чтобы купить мне аккордеон. А корова была в то время всем. Это меня обязывало.

Я даже потом в музыкальное училище поступал. Но не поступил. Играл на контрабасе.

Вообще, все, чем я хотел заниматься, было скорее привнесено другими людьми. Даже геологом в одно время собирался стать.

— То есть нормальной советской детской мечты стать космонавтом у вас не было?

— Как сейчас помню: 12 апреля нас в школе построили на линейку, и директор объявила: “Дарагія дзеці, сёння наш грамадзянін Саюза Савецкіх Сацыялістычных рэспублік маёр Юры Гагарын узляцеў...”. Она еще только произносила слово «космос», а меня вдруг резануло, как молнией: «Всё! Не я первый!».

Тогда и решил, раз уж не полетел, пусть будет радиотехника, связь. Так поступил и кое-как окончил Минский электротехникум связи, совсем не понимая, зачем. Время просто было технарей, и в споре физиков и лириков, последние хоть и громче кричали, но побеждали все-таки физики.

Невероятно, какими силами и стечением обстоятельств я закончил это учебное заведение. Хотя до сих пор не знаю, почему лампочка горит. Но ведь и Эйнштейн этого не знал.

Я об этом как-то сказал преподавателю на экзамене, когда он уже готов был поставить мне «двойку». Он заорал: «Как это Эйнштейн не знал, отчего лампочка горит? Не может быть!». Я ему открываю книжку Эйнштейна, которую купил и прочитал накануне, а там написано: я придумал всю эту хренотень с теорией относительности, но до сих пор не понимаю, отчего светит лампочка.

Мне поставили «трояк». Так и доучился в техникуме.

— А почему в армию не пошли?

— Занимаясь спортом, искалечил себя. Не было, наверное, таких спортивных секций, которые я не посещал — и бокс, и борьба, и многое другое. И нос у меня после того переломан.

У меня юношеский разряд по боксу и борьбе. Время тогда было такое: никто у телевизора не сидел, в Интернете не висел. Раз в неделю ходили драться стенка на стенку. До девятой крови бились. То есть, если девятому заехали так, что кровь пошла, – все, драка заканчивалась.

— А как вас на Сахалин занесло?

— После техникума у меня было распределение в Питер. Люди по блату туда пытались попасть, а мне, как дураку, случайно повезло.

Посмотрел я, что до Питера ехать 10 часов, а билет стоит 6 рублей 58 копеек — когда хочешь, тогда и можешь поехать. А вот на Сахалин билет на самолет стоил 120 рублей, и на поезд за 100, а ехать неделю. И подумал, что сам я туда никогда не попаду. Вот и поменялся с одним из наших товарищей и вместо него поехал на Сахалин.

Это был совсем другой мир. Не то, чтобы не Советский Союз, но совсем другой Советский Союз. И в этом «университете» я получил такие знания, которые не получил нигде.

Как оказалось, в Минске были просто тепличные условия: пусть нечего было одеть, поесть, но тебя опекали родители, педагоги, учителя. А там ты был представлен самому себе в мире жестком, которому наплевать на то, что тебе 18 лет. Но этот мир повернулся ко мне и невероятной глубиной, которой здесь не было видно.

Все эти разговоры о тайнах бытия, литературе – это шелуха. Там жизнь какая она есть, без наворотов. Люди открывались сразу. Ведь тут, встретившись с кем-то, до того, как сказать какие-то значимые слова, ради которых вы собственно и встретились, столько всякой ерунды навешаете друг другу на уши. И под этой шелухой часто не найти того, ради чего встречались.

А там на это не было времени, потому что сегодня этот человек здесь, а утром он в Красноярске за 4 тысячи км и вероятность того, что мы опять в этом пространстве найдем время встретиться, ничтожно. И нет никакой нужды другом перед другом красоваться. Тут уже видишь самую глубину. И уже тогда я понял, что что-то соображать я могу лучше, когда пишу.

«Я был журналистом желтой прессы»

— Тогда и решили профессионально заняться литературой?

— По прошествии шести лет, (я уже вернулся к тому времени сюда), поступил в Московский литературный институт на отделение поэзии. Ясно, что нельзя научить человека быть поэтом или композитором, но хорошее образование еще никому не вредило.

Проблема только была в том, что мало кто учился там так, как представлялись возможности. Мол, ясно же, что раз ты уже поступил и прошел этот конкурс в полторы сотни человек, ты априори умный, и зачем тебе еще учиться. Поэтому люди уходили в богемную жизнь: вино, московский андеграунд.

— Вы и там побывали?

— Да. Так что нельзя сказать, что меня обошло движение диссидентов. Но это не сделало из меня антисоветчика, какими были эти люди.

Дело в том, что очень сильное влияние на меня оказала даже не система, а отец, который был советским человеком. Причем советским по убеждению. Отец часто говорил: если бы не советская власть, сдох бы в степи пастухом. На то, что эта система вела его все время между жизнью и смертью, он не обращал внимания, считал это нормальным. Поэтому убедить меня мог только другой очень сильный характер.

И им стал Солженицын. Меня потряс его «Один день Ивана Денисович». Это совпадало с чем-то, о чем я только смутно догадывался про жизнь в этой стране. В общем, литература сыграла для меня роль второго отца.

— А почему не захотели остаться в Москве?

— Я ушел из Литинститута. Во-первых, мне было жалко времени на эту богемную жизнь. Параллельно я окончил в Минске филфак, и решил, что мне достаточно этого образования.

Но устроиться на работу оказалось сложно. Электриком меня уже не хотели брать, потому как я имел высшее образование, а тогда было нельзя брать на рабочую специальность с высшим образованием.

— И как зарабатывали на жизнь?

— По нынешним понятиям я был журналистом «желтой прессы». Я писал о кроликах, о куропатках, о каких-то спектаклях, музыке, обо всем, только, чтобы меня где угодно напечатали и заплатили гонорар. Очень знаменитая у меня была статья о колорадских жуках в журнале о природе.

Какая разница между писателем и журналистом? Журналист пишет больше, а получает меньше.

— Но писателем вы все-таки стали…

— Да. Естественно, параллельно с журналистикой что-то писалось для себя. Сначала в стол. Потом стал издавать.

Помню, у меня было две рукописи первой книги: одна — русская, другая — белорусская. Белорусскую тут зарубили, и я уже думал о том, как уехать работать в Москву: меня брали на работу на центральное телевидение в молодежную редакцию.

В день отъезда пришел забрать рукопись белорусской книги. А издательство находилось как раз напротив входа в ресторан «Минск». И на нейтральной территории между издательством и рестораном меня повстречал поэт Рыгор Бородулин. Узнав, что к чему, предложил зайти отметить мой отъезд по-человечески. Сам-то он тогда уже не пил, поэтому пришлось мне прощаться за двоих — и в результате не смог я осилить совсем недалекий путь от ресторана к вокзалу. Так и остался.

— Поскольку мы вот так незаметно перешли к литературному творчеству, хотелось бы узнать, действительно ли вы автор шедевра про лыжи? Многие считают его народным.

— Да, но не вижу в этом ничего особенного. Пусть люди и дальше считают его народным творчеством. Я даже не понимаю, как этот стишок так растиражировался. Он был написан в году 96-98-м, когда начались все эти увлечения лыжным спортом. Пришел он мне на ум как раз в Раубичах. Просто наблюдал картину, как один человек попер через асфальтовую дорожку.

Правда, там, в моем варианте, было другое слово в конце. Это уже народ додумал.

— Да? И как же следует произносить в оригинале?

— У меня было «вольтанутый». Хотя, может, народный вариант даже усилил экспрессию.

— Теперь любой может сказать, что близко знаком с творчеством Некляева.

— Так бывает, что писатель понаписывает огромное количество произведений, а его помнят по каким-то глупостям.

— А вам самому хотелось бы, чтобы вас помнили по какому произведению?

— Мне кажется, что это могла бы быть поэма «Паланэз». Когда я составлял «Избранное», я ее вновь прочитал, пытаясь отстраниться от того, что это моя поэма. В искусстве ведь как: либо есть эта энергия, либо ее нет. Кстати, раньше я произведения того же Пушкина мог угадывать с закрытыми глазами, просто проводя руками над страницей. Эта энергетика сохраняется даже на бумаге. Это определяющая энергия мироздания. Отсюда эти сверхъестественные способности. Другое дело, что ими пользуются по-дурацки, все эти колдуны, маги. Но она есть.

— А сейчас могли бы так?

— Я этим не занимаюсь серьезно. Просто когда-то обнаружил в себе такие способности.

Кстати, многие говорят, что я мог бы владеть гипнозом. Я это и по залу видел, когда выступал. Например, перед детьми – самая тяжелая аудитория: им эти стихи по барабану, им главнее Наташку ущипнуть. Но все-таки действовало.

«Про меня рассказывают, что у меня любовниц не меньше, чем у Казановы»

— Самое время поговорить о женщинах…

— С вами? О женщинах? Давайте уж лучше о вас тогда поговорим.

— Обо мне, может, потом как-нибудь? Просто про вас ходят разные слухи…

— Обо мне рассказывают всякие небывалые истории. Что у меня чуть ли не штук сто жен было, а любовниц не меньше, чем у Казановы...

Ну, конечно, не бывает дыма без огня, но не все так, как говорят. Всех женщин, которых я любил, я любил по-настоящему. Ни одна из моих женщин не может сказать, что я был в чем-то неискренен, где-то играл.

Что касается некого флирта, то считаю, что это вещь просто необходимая. Это помогает существовать, делает жизнь легкой. Вы заходите в комнату, полную народа, а там на другом конце находится человек, который единственный, кроме тебя, знает, что у вас есть какие-то отношения; прикосновениями, руками, глазами создает такую атмосферу, ауру таинственности, тайны, скрытого от всех остальных. И это вас не обязывает ни к чему такому болевому, к выяснению каких-то отношений. Здесь люди просто договариваются, о том, что они доставят друг другу удовольствие. И вы не остерегаетесь погибнуть под этой разрушительной энергетикой любви.

— И все-таки, сколько жен у вас было?

— Две. Причем первый раз женился я рано. Как только окончил техникум. Уехал на Сахалин уже женатым человеком.

Кстати, жена была одной из причин, по которой я вернулся. Туда она ехать отказалась. Но любовь была ослепительная.

А расстались по совершенно объективным причинам: я уехал в 1999 году надолго за границу, а любовь – такая штука, которая требует твоего постоянного присутствия и подтверждения. Это уже издержки судьбы. Потому что не по своей воле я уезжал.

— По поводу вашего тогдашнего отъезда, вернее «политневозвращения» было много споров. И все-таки почему вы уехали и главное – почему вернулись?

— Уехал потом, что условия, в которых мне здесь предлагали существовать, никак меня не устраивали. Не соответствовали моему жизненному пониманию и моим представлениям о том, насколько можно договариваться с какими-то внешними силами, с властью.

Все смешалось в одно: политика, предательство друзей, некая договоренность против меня… Я решил не развязывать по ниточке, а перерубить этот узел. Другого выхода тогда не видел.

Уже за границей меня всячески подталкивали, чтобы я остался, попросил политического убежища. Но я не собирался уезжать навсегда.

— А чего ждали? Что власть поменяется?

— Если и ждал, то очень недолго. У Лукашенко кончался легитимный срок, но ничто не предполагало, что он может сам уйти или его уйдут. Поэтому я просто воспользовался тем временем, чтобы писать.

Тут я был главный редактор газеты, главный редактор журнала, из меня сделали некоего общественного деятеля, который должен был участвовать во всем. В таком положении, как я, не был никто: я стоял на митинге БНФ, а потом шел в администрацию президента, где собирали всех главных редакторов и учили, как бороться с БНФом. С ума уже стал сходить от этого.

И вдруг такой подарок! Да пошли вы к черту, сказал я и засел за письменный стол. И перестал мучаться. Если бы не было этого, не было бы и последних книг — я бы просто не успел их написать.

— А что изменилось сейчас?

— Сейчас иное время, иная ситуация, отличная от 1999 года. Она просто кажется такой же. Но произошли большие изменения и в самих персонажах этой власти, в ее окружении, в людях.

Почему я начал эту кампанию «Говори правду»? Мне говорят: вот ты опять дурака свалял, все же было хорошо, а ты ушел в политику. Но это совсем не политика, это гражданское общество, собственно, это то, чем всегда занимались искусство и литература.

Наша задача – качнуть это общество. Потому что объективно все, что говорилось последние 15 лет, довело людей до полного отстранения от участия в управлении государством.

Халявное поведение власти, которая думает только, где урвать эти деньги, привело к созданию халявного общества. Никто не желает напрячься, чтобы самим себе помочь. И если не всколыхнуть эту середину общества, эти 60% населения (это не оппозиция 15-20%, и не лукашисты, которых тоже не больше 15-20%), ситуация может стать уже необратимой.

То, что это надоело всем – факт, но никто не знает, как это все похе…ть. Люди устали не только от вечной нехватки денег, проблем с жильем, люди устали от лжи. Собственно, эта кампания и рассчитана на тех, кто больше не хочет так жить.