«Система кажется простой, самодостаточной и стабильной. Но только до тех пор, пока не рухнет»

– Это одна из наименее институционализированных форм авторитаризма, если сравнивать ее с партийными режимами, военными хунтами и традиционными монархиями – пишет Шульман на Carnegie politika. – Персоналистские режимы стремятся демонтировать или выхолостить любые институты — или как минимум подрывать и имитировать их деятельность. Цель понятна — сконцентрировать власть в руках лидера и узкого круга его (или — что гораздо реже — ее) соратников.

По своей сути российский режим довольно банален: политическая история Латинской Америки, Африки и Юго-Восточной Азии изобилует примерами лидеров, которые эксплуатировали природные богатства, обогащали свои семьи и приближенных, регулярно покупали лояльность бедняков подачками (при этом сознательно удерживая их в нищете), использовали пеструю антизападную риторику, смешивая в ней экспансионизм и изоляционизм, периодически переизбирались и оставались у власти десятилетиями.

В политической науке и политической философии существует представление (идущее еще от Томаса Гоббса с его специфическим пониманием «естественного состояния» человека), что автократия, концентрация власти в руках немногих есть естественное состояние любого политикума.

В рамках этого подхода авторитарное есть идеальная (или простейшая) форма властвования, а простейшая (и желательнейшая для самой власти) форма автократии — персоналистская автократия.

В пользу такого подхода говорит то, что недемократических форм правления на протяжении всей человеческой истории было количественно больше. И сейчас, несмотря на демократические революции XIX-XX веков и начала XXI века, большинство землян живут не в демократиях, а в режимах смешанного типа: авторитарных клептократиях с некоторыми элементами демократических институтов и механизмов.

Итак, если не прилагать специальных регулярных усилий, властный ресурс будет стремиться к аккумуляции, а не к распределению.

Демократия есть система перманентного гражданского труда: сложная, часто беспорядочная система, опирающаяся на механизмы сдержек и противовесов, утомительный контроль со стороны гражданского общества и дорогостоящие избирательные циклы.

Однако если бы изложенный принцип был полностью справедлив, «противоестественные», «затратные в содержании» демократии вообще не возникли бы, не выжили бы и тем более не распространились бы по лицу Земли, тесня простые в устройстве и с виду неуязвимые авторитарные режимы.

Очевидно, демократический инстинкт, стремление людей к самоопределению, свободе и развитию, к участию в принятии решений, их касающихся, представляет собой закон не менее естественный, чем стремление власти сосредотачиваться в руках немногих.

Итак, правление немногих — система, которая кажется простой, самодостаточной и стабильной. Но только до тех пор, пока не рухнет.

В чем же изъян персоналистской модели правления? Как это обычно бывает в живой природе — в том же, в чем ее сила. Сосредоточение ресурсов и управленческих рычагов в одних руках позволяет сделать процесс принятия решений быстрым, порядок распределения ресурсов — понятным, отношения лояльности — прямыми и обоюдно выгодными.

Однако всякий человек подвластен законам природы, а властитель — еще и превратностям политической судьбы. Персоналия, вокруг которой так удобно и ясно выстроена персоналистская автократия, однажды исчезнет, оставив после себя деинституционализированную среду. В результате перед государством, если оно хочет выжить, возникает непростая задача полного переформатирования.

Именно поэтому персоналистские автократии, особенно «долгие правления», где лидер не озаботился обзавестись преемником или хотя бы механизмом преемничества, так часто сменяются новыми персоналистскими автократиями, но едва ли не чаще (если верить аккумулированным данным Барбары Геддес) — положением, называемым в политической науке failed state или более деликатно fragile state.

Вернемся к сегодняшней России. Первоочередная задача российской политической машины — самосохранение.

Если признать, что именно в этом заключается главный смысл любого авторитарного правления, то размышлять о нем можно будет не столько в терминах «иррациональностей», «исторических миссий», «сошедших с ума вождей» и прочей шелухи, сколько руководствуясь простейшим правилом: если автократ остается у власти, значит он хорошо справляется со своей работой.

Главная задача такого правителя — не восстановление империи, не стимуляция экономического роста, не улучшение качества жизни сограждан. Автократ может заниматься и тем, и другим, и третьим, но в каждом из этих случаев речь идет не о цели, а о средстве. В такой консолидации власти — и сила персоналистской автократии, и ее слабость.

Хрупкость автократии трудно объяснять тем, кто привык к внешнему беспорядку и внутренней самовоспроизводящей силе функциональных демократий. Автократии — особенно те, что относятся к современному, информационному типу — направляют непропорционально много ресурсов на создание фасада, предназначенного как для их собственного общества, так и для внешнего мира. Поэтому кризисы в таких системах вечно становятся для всех большими сюрпризами.

И вот мир в очередной раз в изумлении наблюдает, как расстреливают нового Чаушеску, еще вчера якобы пользовавшегося всеобщей поддержкой граждан. Или как беспрепятственно движется на столицу танковой колонной очередной Пригожин. Или как пара сотен безоружных погромщиков захватывают международный аэропорт, охраняемый страшной и всемогущей ФСБ.

Или как притихшая было нация восстает против диктатора, который переизбрался в шестой раз подряд за последние 30 лет.

В такие моменты можно впасть в противоположную крайность и начать считать вчерашних вечных правителей бумажными тиграми — с виду свирепыми, но на деле бессильными. Отсюда появляется страх перед безбрежным хаосом, который может прийти на смену прежнему порядку вещей: пусть и бесчеловечному, но зато максимально предсказуемому порядку.

На протяжении многих лет Кремль противопоставляет правление Владимира Путина хаосу, который, по их словам, бушевал до его появления и неизбежно начнется после его ухода. Этот нарратив прост и эффективен в своей терроризирующей способности: он наводит равный страх на собственных граждан и на внешний мир.

Выбирать из двух зол знакомое — черта очень человеческая, но не слишком ли эта метода выгодна для знакомого зла? Действительно ли действующий президент хранит систему от хаоса? Может, он, наоборот, непреднамеренно приближает его?..