Юрий Николаев: “Я никогда не буду краситься, делать подтяжки и убирать морщины”
Тридцать лет и три года… Почти как в сказаниях про былинных богатырей. А как еще о легенде? Три десятка лет он улыбался, шутил и балагурил в “Утренней почте” и “Утренней звезде”. В общем, на наших глазах. Три года он балагурил, шутил и улыбался, только мы этого не видели. Уже успели соскучиться…
И вот он вернулся.
Теперь уже не в “утро” — весь вечер на манеже. Осунулся, поседел. Не “поет” со
звездами — “танцует”. Это ли главное? Былинный богатырь ТВ Юрий Николаев снова
улыбается, шутит и балагурит под прицелом камер. Смотрите и радуйтесь. За него,
за себя.
Дозвониться до
Николаева в первой половине дня теперь практически нереально. Бодрый голос в
автоответчике предлагает оставить сообщение. А хозяин этого самого голоса в то
же время досматривает десятые сны. Отсыпается то бишь после ночной съемки. Но
вот наступает вечер, и…
— Юрий
Александрович, и все равно выглядите немного уставшим.
— Так получилось,
что двадцать четыре часа я был на ногах… Ну не двадцать четыре — двадцать,
наверное. Да, физически устал. Но я доволен этой усталостью и ни на что не
жалуюсь. Очень не люблю, когда актеры говорят: ой, какие трудные были съемки,
как там в Швейцарии нелегко пришлось… Это все неправда. Такое лукавство и
самолюбование. Тяжело тебе — ну переходи в троллейбусный парк работать. Зачем
же миллионам зрителей рассказывать о трудностях актерской профессии?
— Наверное, чтобы
ценили. Чтобы у зрителя и мысли не закралось: подумаешь, и я так смогу.
— На самом деле:
если у зрителя создается ощущение легкости, ощущение, что он может сделать то
же самое, значит, актер или ведущий действительно в точку попал. Ведь кого
можно считать более интересным, более талантливым артистом? Того, у кого больше
своих собственных наработанных штампов…
— Хотите сказать,
никого никогда не копировали?
— У любого
начинающего актера есть кумир. Должен быть кумир. Если говорить о манере
ведения, то, конечно, на меня производил впечатление Саша Масляков. Легкий,
непринужденный, с быстрой реакцией. На фоне всеобщего официоза Сашка, Александр
Васильевич, заметно выделялся. Мне он импонировал тем, что был свободен, что
умел импровизировать. Наверное, я что-то брал у него, но разве это можно
считать плагиатом?
— Но в те времена,
наверное, несложно было прослыть оригиналом — любой поворот головы уже считался
невиданной смелостью. Вы ведь, по-моему, первым из ведущих сели перед
телекамерой вполоборота?
— Нет, насчет
“вполоборота” не знаю. Насчет джинсов — это я знаю точно, насчет длинных волос
— знаю точно. Потому что это обсуждалось на достаточно высоком уровне. Имею ли
я право в кадре сидеть в джинсах, да еще нога на ногу?
— Точно — нога на
ногу! Это ваше. Такая, знаете ли, нарочитая небрежность.
— Это не
небрежность. Это — неуважение к зрителю. Были на телевидении негласные законы:
костюм, галстук, аккуратная прическа. И для меня, 25-летнего парня, пришедшего
из театра… Чтобы я в театр явился в костюме? В галстуке?! У меня всего-то был
один костюм — свадебный. После спектакля мы собирались: выпивали,
разговаривали, обсуждали. И вдруг здесь совершенно другие взаимоотношения.
Конечно, не могу сказать, что своим появлением в кадре в джинсах я внес существенный
вклад в развитие телевидения. Но тем не менее. Мне кажется, телезрители увидели
в этом не проявление какого-то неуважения к себе, а наоборот — очень близкого
человека, с которым можно нормально общаться. Не снизу вверх, а на равных.
* * *
— Но — в день
сегодняшний, и все-таки об усталости. Может, это еще и с непривычки? Три года
вас не было на ТВ. Нет ощущения, что приходится как будто заново учиться
ходить?
— Нет, ну конечно:
то, что было нон-стопом тридцать лет, и потом три года паузы… И манера общения,
и дикция, и отношение — конечно, подостыло все. Нужно опять и репетировать, и
тренироваться. И речь. Эти постоянные: бдги-бдга-бдго-бдгу…
— А боязнь камеры —
она может быть?
— Нет, у меня
наоборот. Когда я вижу камеру, это как лошадь перед стартом — сразу внутри все
зажигается.
— Знаете, что еще
волнует. Многие, посмотрев на вас, говорят: а чего же он худой такой?
— Вот почему-то все
говорят, что я худой. Да я никогда толстым не был!..
— Один мой знакомый
даже сказал: сейчас Юрий Николаев — вылитый Мик Джаггер.
— Не он первый. Все
льстят мне, сами того не зная. Говорят: Мик Джаггер, Клинт Иствуд. И почему-то
Аль Пачино.
— Неплохая компания.
— Абсолютно, меня
устраивают все. Ну а с Олегом Янковским нас сравнивают постоянно — он ведь тоже
как щепка. Говорю ему: “Олег, что все заладили: худой, худой…” А он мне:
“Ну-ка, надуй щеки”. Я надул. “Ну и что — круглая жопа. А так — лицо”. Ну,
может, за последнее время и похудел немного. Но я сейчас, наоборот, стремлюсь
немножко поправиться. Не потому, что не устраивает моя нынешняя худоба, —
просто надоели эти вопросы.
— Судя по всему,
едок из вас никудышный?
— Что да, то да.
Хотя по количеству съеденного… Не буду называть, просто никто не поверит. Ну
если я на ужин ем пельмени с хлебом, макароны. И так мучное, да еще и с хлебом.
Правда, вперемежку с большим количеством сигарет и кофе. Может, еще поэтому… Но
все в порядке. Посмотреть на мои фотографии — где я был толстым? Просто был
моложе — было нормальное лицо. Сейчас, естественно, появились морщины, которые
подчеркивают скулы. А так говорю: “Ну, ребят, давайте, отожмитесь 30 раз”. —
“Сколько?” — “Ну хотя бы 30”.
— Вам легче
отжиматься: вес небольшой.
— А-а, нашел
причину…
— Мика Джаггера
вспомнили. Он, конечно, колоритный товарищ, такая ходячая икона рок-н-ролла. Наверное,
весь прокуренный, обколотый...
— Я думаю, в его
жизни было все. Есть даже такой анекдот. Мик Джаггер приезжает в Москву. В
“Шереметьево” — девушки в кокошниках, хлеб-соль. Подходит к ним, наклоняется,
зажимает одну ноздрю: т-ссссс… “О, йес. Так меня еще нигде не встречали”.
— Телевидение — это
ведь тоже наркотик?
— Да, конечно. А для
человека, попавшего в кадр, это еще более сильный наркотик.
— А такое понятие,
как ломка, вам знакомо?
— За эти три года
меня приглашали в огромное количество передач. Во всех ток-шоу я участвовал, во
многих концертах. Здесь не ломка. Когда я приходил в студию в качестве гостя,
такое ощущение возникало: раньше все это было твое, а теперь… И этого мне не
хватало. Не хватало того, чтобы сказать: Володь, посмотри вот эту точку,
по-моему, отсюда будет хороший план… Вот этого. Другое дело, что планки иногда
бывают очень высокие. И ты всегда думаешь (я по крайней мере): а стоит ли
опускаться ниже? Потому что планка и “Утренней почты”, и “Утренней звезды” была
очень высока. Действительно, я никогда в жизни не мог предположить, что
придумаю нечто такое, во что будут играть по всей территории СССР. Что
перерастет телевизионный проект и станет общенациональным движением. Как КВН. И
я горжусь этим.
— Посмотреть на наше
телевидение: из того, старого ЦТ осталось всего несколько человек — в основном
одна молодежь. Вам уютно с этими молодыми да наглыми?
— Ну, ко мне вроде
почтительно относятся. А кто-то, может быть, думает, что это пройденный этап,
что это все не то…
— Но они ведь чужие,
другие. Как пел Макаревич: “Они торчат под рейв и чем-то пудрят носы…”
— Другие. Но и я
другой. Если я стану работать в их манере, это будет смешно. Как мужик, который
красится, который делает подтяжки, убирает морщины. И я не позволяю себе
заигрывать со зрителем. Не позволю себе то, что мне не органично. Да и вообще,
я эгоист по натуре. Стараюсь делать только то, что мне нравится и что хочется.
А с возрастом я становлюсь еще большим эгоистом.
— Но нынешнюю
молодежь будете ругать? Не раздражают они вас?
— Кто-то раздражает.
Ну что значит “раздражают”? Посмотрел и забыл — не более того. Когда это
переходит за какую-то грань, конечно, у меня брови поднимаются вверх — думаешь:
о-о-о! Если это считается интересным, если это можно говорить с телеэкрана?! —
то, наверное, чего-то я не понимаю.
— А есть передача,
ведущему которой вы завидуете белой, а может, и черной завистью?
— Не знаю. Сейчас
очень много ток-шоу — ток-шоу я не хотел бы вести. Мне ближе музыка, шоу…
— А может, “Фабрика
звезд”? Была же под руководством Аллы Пугачевой. Может, и вам пора?
— Когда вышла
“Фабрика звезд”, я уже не хотел ее вести. Был момент, когда “Утренняя звезда”
могла перерасти в “Фабрику звезд”, и я этого хотел. В тот момент я видел и
испанский ее вариант, и французский. У нас был разговор с Эрнстом, но… В общем,
не сложилось тогда.
* * *
— Как думаете, могли
бы вы стать музыкальным магнатом? Эдаким Игорем Крутым, Иосифом Пригожиным?
— Мог. Что помешало?
Наверное, ложное чувство этики. Почему бы, вот спрашивается, мне не подписать
контракт с Юлей Началовой, которая стала известной благодаря “Утренней
звезде”?..
— Не только она. Еще
бывшие “Смэш”, нынешние “Тату”, Анжелика Варум, Валерия…
— Да, да, да… Сейчас
вот рассуждаю: это закон продюсерства — ты вкладываешь деньги, ты снимаешь, ты
предоставляешь эфир. Актер должен либо отработать концертами, либо подписать
договор. Ничего нечестного в этом нет. И все-таки шлейф вот этого советского
воспитания... Да и потом: зарабатывать деньги на детях! Хотя я на них не
зарабатывал, я им помогал. Да, мы выезжали на гастроли: делали концерты,
устраивали шоу, детское шоу. Да, я зарабатывал больше, но они ведь тоже
получали деньги.
— Многих
исполнителей можете назвать своими друзьями?
— Юру Антонова, Колю
Расторгуева, Лайму Вайкуле…
— То есть с любой проблемой
можете позвонить им среди ночи?
— Думаю, да.
— А Алле Пугачевой?
— Ну, сейчас мы
намного реже общаемся… Помню, вместе делали первые “Рождественские встречи”.
Это был 88-й год. 16 декабря, “Олимпийский”, в тот день как раз мне исполнялся
сороковник. Я заказал уже ресторан, пригласил друзей. Надо было поехать туда,
проверить, все ли готово. Говорю ей: “Алла, если можно, ты закончи концерт. А
потом приезжай туда”. Мы уже гуляем, входит Алла с подарком, говорит: “Между
прочим, тебя еще поздравили 17 тысяч зрителей”. — “Каким образом?” — “Я сказала
со сцены, что у тебя сегодня день рождения”.
— Вы входили в ее
ближний круг?
— Нет, но мы
дружили. Собирались, когда она еще жила на улице Горького, играли в шарады…
— Во что, простите?
— В шарады. Кто-то
загадывает слово, а ты должен его показать. Очень смешная, кстати, игра.
Проводили прекрасные вечера у нее на даче. А в Швеции на “Лестнице Якоба”
вообще открылись друг другу как-то совершенно по-другому. У нас было время
просто посидеть, поболтать… Я тогда получил чумовой совершенно гонорар, около
трех тысяч долларов. А провозить деньги нельзя было. То есть я отдал бы их либо
таможне, либо Гостелерадио. И их нужно было просто тупо истратить.
— Справились с
нелегкой задачей?
— Чего же тут
сложного — запросто. Купил себе видеокамеру. Сейчас кажется — ну подумаешь, а
тогда это был писк моды, они только-только появились. И как-то получилось, что
мы с Аллой пошли вдвоем по Стокгольму. Игрушка же новая, надо испробовать. Я ее
снимал, она меня снимала. В общем, приятная была атмосфера. Когда встречаемся,
почему-то вспоминаем об этом… Нет, я и сейчас могу позвонить Алле, и мы можем
поговорить. Или, скажем, в марте я могу без приглашения приехать к ней на дачу.
С желтыми цветами.
— Именно с желтыми?
— Да. В первое воскресенье
весны. Это остается в силе.
— Юрий
Александрович, так какой из двух миров жестче: музыкальный или телевизионный?
Что больше напоминает банку с пауками?
— Для меня, конечно,
телевидение.
— Вас часто
подставляли?
— Бывало. Когда
помимо меня происходило нечто для меня совершенно непонятное. Были случаи,
когда то время, которое было раскручено благодаря “Утренней почте”, благодаря
“Утренней звезде”, занимала другая передача, а меня выкидывали куда-то там на
восемь часов утра. И даже в эти восемь часов у меня был неплохой рейтинг. Ведь
мало произвести программу, которую бы телевидение купило, надо добиться
рейтингового времени. А если руководство канала не захочет, оно может поставить
программу на время, когда будет идти чемпионат мира по футболу. А потом
сказать: “Юр, посмотри на рейтинг. И как мы можем?..” А сколько раз происходило
такое, что сдавались пилотные программы (и это не только у меня), говорят
“нет”, а потом схожий продукт появляется на канале. У меня, например, так
произошло с одной игровой передачей. Которая, кстати, называлась “Шарады”…
— Неужели по мотивам
посиделок у Пугачевой? То, что стало впоследствии “Пойми меня”?
— Да. Но уже без
меня. Схема очень распространенная, и я думаю, что многие, кто занимается
телепроизводством, с этим сталкиваются.
* * *
— Знаю о вашей
бурной молодости и о том, что сейчас не пьете ни грамма. Как теперь
расслабляетесь?
— Спорт, книги… Я был
очень удивлен, когда узнал, что молодежь читает по Интернету. Ну а как же
шелест страниц, запах свежей краски? Для меня это определенное состояние:
открыть новую книгу, красивое издание. Притом я знаю, что никогда не стану
загибать листочки — у меня будет серебряная линейка или какая-то красивая
закладка.
— А спорт какой?
— Горные лыжи,
теннис.
— Президентские виды
спорта. Осталось только дзюдо освоить.
— Дзюдо я занимался.
Кстати, и пилотированием самолета тоже.
— Ваша работа —
разговорный жанр. Дома хочется помолчать?
— Конечно.
— А в минуты отдыха
присутствие жены необходимо? Или наоборот — лучше, чтобы она где-нибудь по
хозяйству погуляла?
— Безусловно,
отдохнуть можно и без книги, без спорта, без охоты. А сидя с женой вот на этой
же самой кухне друг напротив друга. Но у нас сдвинутый график. Жена раньше
ложится, раньше встает. Я позже ложусь, намного. То есть три часа как минимум,
когда она спит, я остаюсь один. С сигаретами, с бумагами, с текстом.
— Про сдвинутый
график. У Довлатова читал: “Он ложился рано. Она до часу ночи смотрела
телевизор. Он просыпался в шесть. Она — в двенадцать. Через три месяца они
развелись…”
— Нет-нет, это не
про нас. Гастроли и амнезия дали нам хороший брачный союз.
— У вас сейчас
опасный возраст. Седина в бороду, бес в ребро?
— Вот абсолютно
искренне говорю… Знаешь, есть старый анекдот. У людей, проживших сорок лет
вместе, спрашивают: “Неужели ни разу не было мысли развестись?” Муж говорит:
“Мысли убить были, развестись — никогда”. У нас примерно такая же история. Были
ли ссоры? Конечно, были. Если я слышу, что люди прожили всю жизнь душа в душу и
ни разу не поссорились, значит, там просто не было чувств. Ревнует она меня?
Ревнует, сто процентов. Но я абсолютно честно говорю, что каких-то перемен в
своей жизни я не хочу.
— Так понимаю, детей
у вас нет?
— Нет, к сожалению.
— Значит, лет через
15-20 с внуками нянчиться не будете. Что же тогда?
— Я не знаю, чем
завтра буду заниматься… У Сенеки в письмах к Луцилию сказано: нам дан божий дар
— наша память. И мы умудряемся вспоминать все самое плохое, что было в нашей
жизни, либо предварять то, что будет плохо в будущем. То есть умудряемся то,
что нам дано свыше, пустить во зло самим себе. Вместо того чтобы наслаждаться
сегодняшним днем.
— То есть надо жить
одним днем?
— И наслаждаться.
Тем, что есть. Мы почему-то думаем, что только репетируем, черновики пишем. А
уж настоящая жизнь… Нет. Вот мы с тобой сидим здесь на кухне — это и есть
жизнь. А ты меня спрашиваешь: что будет через 15 лет. Да не хочу я об этом
думать!
Оцените статью
1 2 3 4 5Читайте еще
Избранное