Виктор Бабарико: «Можно нам вырыть траншею из песка, мы чугунные боты обуем и побежим?»

Виктор Бабарико стремительно ушел из банковской сферы в политику.  В заключительной части большого интервью «Салідарнасці» экс-банкир объясняет, что может победить систему, почему в Беларуси нет крупного национального бизнеса, и какие качества белорусов очень помогут нам в новую цифровую эпоху.

Фото Сергея Гапона

Начало интервью – «Мы попали в классическую ловушку любого паразита» – читайте тут

— В любом обществе есть определенное количество людей активных, энергичных, умеющих зарабатывать деньги. Как получилось, что в Беларуси национальный крупный бизнес умирает? И почему он делает это молча?

— Я не соглашусь с тем, что в Беларуси есть крупный национальный бизнес. Его первым уничтожили.

Если я начинаю с ларька, то по идее могу вырасти до состояния, при котором как Генри Форд, скажу: «Что хорошо Форду, то хорошо Америке». У нас таких компаний нет. Потому что на каком-то этапе власти сказали: «Дальше ты крупный бизнес можешь строить, если я тебе это разрешаю». В России эта фраза звучит: «если я тебе это поручаю».

Когда посадили Евтушенкова (Владимир Евтушенков — российский миллиардер, которого отправляли под домашний арест. Уголовное дело рассыпалось после того, как принадлежавшая ему компания «Башнефть» была передана государству, – прим.ред.), один из российских олигархов сказал гениальную фразу: «Заплыл за буйки».

Вы представляете людей с миллиардными состояниями, которые точно знают, что в акватории ты можешь плавать только до буйков, и это ни разу не законодательство! Кто-то пришел и сказал: плавать можно только в этом бассейне, и его размер не имеет значения. Главное, что границы его определяешь не ты.

Один из уважаемых мною белорусских бизнесменов сказал в интервью: «Если государство решило отобрать у тебя бизнес — отдавай и молчи». При такой системе крупного национального бизнеса не существует. Он существует только с разрешения. Поэтому не кричит.

Малый и средний бизнес, напротив, кричит громко, но в нашей системе его абсолютно не слышно. Вот я, будучи руководителем «Белгазпромбанка», хорошо это слышал в лице наших клиентов. Они очень громко шумят, но на уровне государства их не слышат: «Что мы будем заниматься блохами какими-то? Пусть достают кошельки и платят своим сотрудникам».

Созданная в нашем государстве система нарушает два закона эволюционного развития. Первый закон — сменяемость. Второй — побеждает сильнейший. Ты дорос до определенного уровня. Критерии дальнейшего роста не зависят от твоих технологий, продукта. Они зависят от разрешения. Если ты не спросил разрешения, тебе быстро объяснят, что дальше расти уже нельзя.

— Трудно представить себе предпринимателя, которому скажут что-то подобное в Польше или Литве.

— Да. После 1994 года мы решили возродить в стране экономическую модель  Советского Союза, то есть все основные средства производства оставили в руках государства.

В СССР тоже были цеховики, но вне закона. Так и здесь. Государство воспринимает частный бизнес исключительно как лоточников, которые что-то делают. И то, смотрите, как бабушек гоняет государство, озабоченное, платит ли она налоги с проданных носочков. В этом-то и проблема состоит.

Мы прикрываемся социальной защитой. На самом деле социальной защиты не может быть, если ты прерываешь развитие. Для того, чтобы построить шведский социализм, надо сначала построить богатый шведский капитализм.

Ульянов-Ленин совершил одну ошибку. Он сказал, что в условно нищей стране, в которой нарастают противоречия, можно построить социализм. Маркс, в свою очередь, говорил: по мере развития вы будете переходить от капитализма к социализму.

В 1994-м году мы объявили рыночный социализм. Странное сочетание. Отсюда и результат. Мы конкурируем с другими государствами, которые законы экономики соблюдают.

Приходим и говорим: «Давайте мы тоже поучаствуем в беге на 100 метров».  Гаревая дорожка, все в трусах. «Можно нам вырыть траншею из песка, мы чугунные боты обуем и побежим?» — Нам объясняют: «Так вы же не выиграете!» — «Зато бежим!»  — «Так вы же никогда не выиграете!» — «Зато сегодня мы бежим быстрее, чем вчера. Уже натренировались в ботах бегать».

Все финишировали, а мы еще бежим, продолжаем сами с собой соревноваться. (Смеется).

— Еще одно ваше высказывание. «Мы умеем конкурировать не продуктом, а самим принципом ведения бизнеса в нашей конкретной стране».  Почему продуктом у нас не получается конкурировать?

— Поскольку прервано эволюционное развитие, у вас есть возможность удовлетворять местный рынок, на который мы мало кого пускаем. Таковы правила ведения бизнеса в Беларуси.

Почему у нас мало крупных производителей? Потому что им говорят: «Приходи, но дворец хоккейный надо же строить!» — «А что, налогов не хватает?» — «Не, налоги — это другое».

Купил завод? Но сотрудников нельзя увольнять. Три тысячи как работало, так и должно работать. «Но у меня на таком производстве триста человек работает!»

Это мы только считаем, что у нас жесткая конкуренция. Но она между собой, на закрытом локальном рынке. Конкуренции с внешним рынком у нас практически нет.

Мы конкурируем умением вести бизнес в нашей стране, в первую очередь, потому что другие сюда не приходят. Только после этого начинаем конкурировать продуктом.

Безусловно, это не обо всех. Есть компании, как, например, ADANI. Есть айтишный продукт. Есть предприятия, которые хорошо конкурируют на международном рынке. Но вы посмотрите статистику: какой вклад в экспорт от частного бизнеса? Исчезающе малый. Экспортная составляющая для нас — это калий, нефтеперегонка и так далее.

Большая часть промышленности принадлежит государству. Соответственно, здесь нет конкурирующих производств. Да, через 20 лет, наконец, Zara открылась. Но это та же история, как с певцами, которые выступили везде, даже в итальянских деревнях, приезжают на «Славянский базар». Мы в этой цепочке стоим в конце неосвоенных рынков, как правило.

Почему нас больше всего любят литовцы? Потому что ментально они нам близки, и быстрее других понимают, как в Беларуси все устроено. Литовский бизнес здесь очень неплохо себя чувствует. А шведа или немца сюда заманить очень сложно.

— Когда была объявлена пандемия, и начала раскручиваться ситуация с коронавирусом, первым, кто начал оказывать помощь медикам, стало гражданское общество — волонтеры. Уже потом открыли счета Минздрав, районные больницы…

Когда медиа начинали писать о том, какая помощь нужна медикам, врачи в большинстве своем молчали. Первая информация о том, что они работают в военно-полевых условиях, об отсутствии средств защиты появлялась в СМИ от имени родственников врачей на условиях анонимности.

Кому бы вы пожертвовали средства: Минздраву или краудфандинговым площадкам? И нужно ли помогать людям, которые не просят о помощи?

— Ответ прост: мы за построение системы. Мы помогали возникнуть краудфандинговым площадкам: и «Улей», и MolaMola возникли в партнерстве с Белгазпромбанком. Долгое существование этих двух площадок, которые, казалось, никому не нужны, все-таки доказывает, что системно строить лучше, чем индивидуально.

Только система может победить систему. Именно наличие этих систем позволило гражданскому обществу очень быстро начать помогать медикам.

Фонд «Шанс», «Арт-Беларусь», фестивали, выставки — это все построение системы. Это то, что должно делать государство, но я считаю, что государственная система – неправильная. Мы пытаемся строить правильные системы, пусть и маленькие.

Я часто задумывался: большевики, желавшие поражения своему государству в начале 20 века, с одной стороны, наверное, были правы с точки зрения достижения выгодного себе результата. И если бы была система, имеющая возможность содействовать поражению нашего государства, что бы я сделал? Не знаю.

В нынешней ситуации нужно понимать, что мы помогаем не государству, а людям. Перечисляя деньги на счет Минздрава, я не знаю, куда они пойдут. Попробуйте представить конечного потребителя этой помощи. Если вы видите ребенка, медсестру, врача – все, дальше не ваша зона ответственности. Кто-то украл эти деньги? Это не ваша вина, что помощь не дошла до адресата.

Если ты не участвуешь, потому что считаешь, что твоя помощь пойдет не туда, значит, ты не хочешь помогать и оправдываешь свое нежелание.

Из двух вариантов - помогать или не помогать — конечно же, помогать.

— А из двух вариантов — перечислять деньги на счет Минздрава или MolaMola?

— Разницы никакой. Для человека это его индивидуальный выбор. Как в фонде «Шанс»: один перечислил копейку, второй пожертвовал миллион. Я одинаково их уважаю. Вы не должны были этого делать, но сделали. Важен сам поступок — помогать. Через кого помогать — значения не имеет.

— Моя 17-летняя дочь с интересом следит за президентской кампанией. Она белорусскоязычная, и ее волнует вопрос: «Какой будет статус белорусского языка, если Виктор Бабарико станет президентом? На каком языке будут преподавать в школах, университетах?»

— С моей точки зрения, сегодняшнее двуязычие  — это хорошо для Беларуси. Мне очень нравится путь, который выбрал Казахстан, где обучение ведется на трех языках: казахском, русском и английском.

Я бы постарался создать систему, в которой было бы равенство трех языков (белорусского, русского и английского). Посмотрите, Швейцария не страдает от того, что в стране четыре государственных языка. Наоборот, это преимущество гражданина Швейцарии, который может разговаривать минимум на четырех языках.

Как построить систему, при которой образование будет вестись на трех языках, я не знаю. Моя задача как менеджера — пригласить умных людей и не мешать им работать. Если министр образования скажет, что моя идея неправильная, я готов выслушать его аргументы: почему в будущем выгодно и перспективно владеть одним языком. Если профессионалы мне объяснят, что я не прав, признаю это.

Если же эксперты скажут: да, три языка — это хорошо, но для этого нам надо время на то, чтобы обучить преподавателей, создать материально-техническую базу, мы разработаем программу и будем ее реализовывать.

Может быть, кто-то скажет: «Наши дети и так не едят и не пьют, только учат уроки, а еще он придумал равенство трех языков».  

На мой взгляд, знание, основанное, на запоминании, уходит в прошлое. Сейчас гугл знает больше любого учителя. Прежде авторитет учителя держался на том, что он знает предмет лучше, чем ученик. На чем будет держаться авторитет педагога и чем он будет заниматься — вот главный вызов, который стоит перед образованием.

— В разговоре вы упомянули о культурном коде белорусов. Каким он вам представляется? Какие наиболее характерные качества вы бы выделили? Что нам помогает жить, а что мешает?

— Сложный вопрос. С одной стороны, белорусы по своей ментальности – это народ-партизан. После Великого Княжества Литовского собственного государства у нас не было.  

С тех времен мы демонстрируем удивительную способность, которая в будущем может сыграть положительную роль. Не имея своего собственного, мы находим возможность приспосабливаться между двумя враждующими тенденциями.

Мы не за белых и не за красных, мы ищем компромисс. Это качество в новой цифровой эпохе будет очень востребовано.

Сегодняшний мир построен на жестком государственном интересе. Но он вынужден меняться. Тот же ковид — яркий пример того, что в рамках одной страны государственный интерес соблюсти не удастся.

Способность белорусов не просто к приспособлению, а к нахождению пути между двумя ярко выраженными противоположностями — это очень хорошая история.