Человечество враждовало всегда, но в последние несколько лет планету буквально лихорадит. И на фоне стремлений к новому миропорядку или сохранению личной власти особенно заметно использование одного из инструментов разжигания вражды — ксенофобии.
Кремлевская пропаганда оправдывает войну в Украине борьбой с «нацистами» и «бандеровцами», события на Ближнем Востоке вызвали всплеск антисемитизма и исламофобии в мире, миграционный кризис обострил отношение к выходцам из стран Востока и Африки, а беларуские власти видят врагов повсюду — то в «коллективном Западе», то среди «беглых», то в ЛГБТК+ сообществе.
О том, почему ксенофобия (настороженное, неприязненное отношение к чужакам) свойственна всем людям вообще, чем опасна и как ей противостоять, «Салідарнасць» поговорила с основателем правозащитной организации «Журналисты за толерантность» Олегом Рожковым.
— Олег, существует ли вообще «нормальный» уровень ксенофобии?
— Он зависит напрямую от того, что происходит в мире. Ксенофобия — это естественно, каждому из людей в целом она присуща. Этот механизм вырабатывался в нас тысячелетиями и гарантировал выживание человечества, людей как вида.
Потому что для человека одной из стратегий выживания было объединяться в небольшие группы, чтобы добывать ресурсы, охранять их, защищать потомство и так далее. И тогда через лимбическую систему, как у всех млекопитающий, в нас начал формироваться механизм распознавания: где «мы», свои, а где «они», чужие — внутри вида. И этот механизм эффективно помогал человечеству, мы выжили.
Если мы посмотрим, как эти механизмы работают у животных — а у них меньше социальных надстроек и проще проводить аналогию, — то есть такой показатель, как емкость среды. Пока всем всего хватает, то группы, например приматов, могут жить на общей территории и не конфликтовать.
Как только ресурсов становится меньше, не хватает, допустим, еды, воды, территории, — конфликты между «они»-группами возрастают. Потому что теперь нас интересует уже не выживание вида, а конкретной «мы»-группы.
Для людей такими «мы»-группами может быть государство, нация, но может быть и малая группа, объединенная какими-то ценностями или общими характеристиками: политическая партия, люди, объединенные гомосексуальной ориентацией, или фактором уязвимости — инвалидностью.
Сейчас нестабильность нарастает по всей планете, в целом происходит перераздел власти, и это затрагивает абсолютно всех. В нашем регионе идет большая война, влияющая в том числе на перераспределение ресурсов (рост цен на жилье, спровоцированный несколькими волнами миграции, конкуренция за рабочие места).
За счет этого, конечно, повышаются ксенофобные настроения, потому что каждая «мы»-группа фокусируется на своих интересах.
Например, местное население принимающих стран, которое могло в самом начале кризиса относиться с эмпатией к беженцам от войны и репрессий, с течением времени, понимая, что их качество жизни тоже ухудшается из-за роста конкуренции, ощущает рост ксенофобии.
В основе любой фобии, продолжает Олег Рожков, лежит преувеличенный страх. Но если, например, боязнь высоты или змей ярко выражена, и человек реагирует на опасность сразу и бурно, то в случае ксенофобии реакция не такая бурная и быстрая. Но чем меньше становится емкость среды, чем глубже и длительней политический кризис, тем острее проявляется и неприязнь «чужих».
Причем неприязнь эта двусторонняя — не только большинство (местное население, или нормотипичные люди без инвалидности, гетеросексуальные люди), но и уязвимые группы (мигранты — а в последние несколько лет это и беларусы; люди с инвалидностью, представители ЛГБТК+ сообщества) негативно воспринимают друг друга. Однако меньшинству приходится терпеть это неприятие, адаптироваться среди большинства «чужаков».
— Повторюсь, ксенофобия присуща всем, и здесь мы ничего не поделаем. Но хорошая новость в том, что мы можем учиться быть толерантными, — говорит Олег.
«Толерантность — это не про терпеть и молчать»
— Существует миф, что толерантность — это ценность, и достаточно ее однажды принять, чтобы стать толерантными ко всем людям. Если я либеральный человек, говорю о том, что толерантность для меня ценна, то мне будут с легкостью даваться инклюзивные практики — увы, нет, так это не работает. Толерантность — это навык, который постоянно нужно прокачивать.
Помните, в начале я говорил о лимбической системе и мозге млекопитающего. Но за последние несколько сотен тысяч лет у людей сформировался еще нейрокортекс, это более новая часть мозга, которая отвечает за логику, за абстрактные концепции, в том числе такие, как язык, время, справедливость.
Если лимбическая система настораживает нас, говорит: «Чужак!» — и срабатывает ксенофобия, то нейрокортекс помогает осмыслить ситуацию: «Окей, этот человек отличается, он из другой группы, но что это значит для меня, есть ли опасность?»
Возможно, сложности в коммуникации возникают, потому что в другой группе отличаются правила, обычаи, язык, — а наш мозг не любит лишних усилий. Однако, вами может быть принято волевое решение на преодоление ксенофобии. Тогда первым шагом станет понять «они»-группу лучше — например, в стране, где вы сейчас живете, изучить традиции, язык, взгляд на историю. Чем лучше вы будете узнавать эту группу, тем меньше будет ваша ксенофобия.
Это также поможет снизить ксенофобию по отношению к вам. С одной стороны потому, что вы будете менее напряженными, с другой, потому что «чужаки» оценят ваши усилия по изучению их культурного кода.
Следующим шагом можно начать давать им ключи к пониманию вас — рассказывать больше про культурные различия и сходства, ценности и личный опыт. Через процесс взаимного познания и принятия вырабатывается толерантность.
— То есть, толерантность — не только ценность, но и скилл, навык, который можно «прокачать»?
— Да, это скилл. И нужно понимать, что, выработав толерантность к одной группе, совершенно не значит стать толерантным по отношению к другим. Вы можете быть толерантны по отношению к полякам или литовцам, но быть ксенофобными к мусульманам и грузинам, быть толерантными к геям и лесбиянкам, но не быть таковыми по отношению к транс-персонам. Потому что у вас просто нет опыта взаимодействия, понимания этой группы, достаточного знания бэкграунда.
Любая толерантность базируется прежде всего на личном опыте взаимодействия, но иногда картину мира дополняют медиа, литература, искусство и истории других людей. Через это мы «дорисовываем» картинку, которой нам не хватает. Информация извне может просвещать и развивать толерантность, а может разжигать нетерпимость через язык вражды.
— Беларусов обычно воспринимают толерантными — но похоже, это скорее стереотип, который и нам самим нравится. Какие мы на самом деле, как распознать ксенофобию в себе и начать меняться к лучшему?
— Мне кажется, установка, что беларусы толерантные, нам очень сильно вредит как нации — если мы говорим, что мы толерантны, значит, нам не нужно работать над собой.
На самом деле, у нас просто не было триггеров. Мы жили достаточно изолированным гомогенным обществом. Беларуский социальный договор скорее в том, чтобы скрывать свою инаковость и пока ты это делаешь, тебя терпят. Я не принимаю человека, мне он не нравится, раздражает, и внутри я буду закипать, но так и быть, потерплю — пускай он находится в одном пространстве со мной пока он не выпячивается и ведет себя как все. Но это не толерантность.
Толерантность — это когда я научился взаимодействовать с человеком так, что не чувствую этого барьера. Я понимаю и принимаю, что он другой, принимаю его особенности и понимаю свои — но мы вместе выстроили успешную коммуникацию и можем что-то делать, и быть в одном пространстве со всеми своими разностями.
Вот это толерантность, дальше ее дополняют инклюзивные навыки, когда мы начинаем создавать пространства, в которых комфортно разным людям, и эти пространства адаптированы под наши особенности, разнообразие, которое может быть в мире.
«Калькулятор ксенофобии у себя в голове»
С чего все-таки начать становиться лучшей версией себя? Олег Рожков напоминает: прежде всего, принять, что эта проблема есть, что все мы ксенофобны. Самым большим барьером на пути часто становится чувство долга — вроде бы, если ты поддерживаешь демократические ценности, то должен, обязан быть толерантным, просто потому что это ценность.
— На самом деле, нужно просто принять: окей, я не толерантен. Например, я работаю с темой толерантности и инклюзии больше 10 лет.
Есть техники автобиографического эксперимента, которые позволяют мне документировать свой опыт ксенофобии, описывать ситуацию и свои реакции, изучать через свой опыт — потому что информации, которая помогала бы изучать именно ксенофобию, очень мало и в англо-, и в русскоязычном научном мире. И я могу сказать, что часто я самый ксенофобный человек в комнате.
У меня таких кейсов было очень много: как гей, родившийся в Беларуси, я всегда был в уязвимой позиции, и каждый день проживал ситуации, когда моя ксенофобия зашкаливала. Но со временем я научился вырабатывать толерантность. Анализируя свой опыт, опыт людей из уязвимых групп получилось собрать большой массив информации, объединить это в систему и начать работать с ксенофобией других людей.
— Вы упомянули, что толерантность — это не о принуждении и не о терпении, но об умении принимать других. А ему надо все время учиться. Выходит, абсолютная толерантность — нечто недостижимое?
— Наш мозг в любом случае будет говорить и отмечать, что человек отличается от вас. Я вижу эту систему как калькулятор ксенофобии у себя в голове.
Вот передо мной человек, я вижу его в первый раз, и еще до начала диалога я оцениваю собеседника. Я мужчина, а это женщина — уже смещаю на минус один, у нас разный телесный и социальный опыт. Это темнокожая женщина — еще на минус пункт. Но она лесбиянка — и уже плюс два, у нас есть совместный опыт дискриминации. Но потом выясняется, что она поддерживает агрессию Путина — это сразу минус семь. Потом может выясниться, что она веганка, эко-френдли, и это будет смещение в плюс, но только что был большой минус…
Примерно так работает наш калькулятор ксенофобии, когда мы оцениваем, насколько человек по ценностям, по фактору уязвимости, по другим признакам к нам близок или далек от «мы»-группы.
Иногда встречаются люди, у которых этих минусов настолько много, что коммуникация с ними будет суперсложной: они живут в другом пузыре, у них настолько другой опыт, что принять их, толерировать — это огромный ресурс.
— Давайте представим: вы встречаете истого «ябатьку», ОМОНовца, ненавидящего ЛГБТК+ сообщество и вообще любую инаковость. Имеет ли смысл попытка найти с ним общий язык, или лучше обойти и не взаимодействовать?
— Если для меня эта коммуникация не представляет стратегической ценности, я скорее всего, от нее откажусь.
Человек настолько сильно отличается от меня, что предсказать его реакцию, передать информацию так, чтобы он вообще понял, о чем я говорю, расшифровать его истинные посылы и мотивацию, находясь на таких разных этажах — это будет очень сложно, мозг уже сигнализирует: «это — черная дыра, которая съест всю энергию».
Но здесь вопрос, нужно ли мне это взаимодействие.
Если я понимаю, что этот человек — контактное лицо, с которым можно вести переговоры, чтобы, например, освободить политзаключенных — для меня это ценно, и несмотря на то, что мы из разных измерений, важно попытаться о чем-то договориться.
Тогда я применяю все свои ресурсы, прикладываю килоджоули усилий, чтобы понять истинную мотивацию человека, его видение мира, объяснить ему свое видение. Чтобы найти какие-то точки соприкосновения и договориться.
Но если я не вижу в этом ценности, диалог не состоится. И в этом кроется одна из главных преград на пути построения инклюзивного общества, потому что такой позиции придерживаются практически все элиты.
Например, если я белый цисгендерный мужчина с набором привилегий, то скорее всего, я буду не заинтересован на равных разговаривать с рядом групп, которые не имеют такого же высокого социального статуса. Мне это не нужно, я ничего от этого не получу.
Именно поэтому в развитых обществах и государствах существует ряд балансирующих инструментов. Среди прочего — законодательных, направленных на защиту каких-то конкретных групп и обеспечения равноправия в целом.
Общество для жизни. Не миф?
— То есть, толерантность в масштабе страны и международных отношений — это командная работа: общества, медиа, политических сил, чтобы двигаться по шкале от ксенофобии к толерантности все-таки в сторону цивилизации?
— Так и есть. Как правило, мы вспоминаем про толерантность, когда оказываемся в уязвимой позиции, например, как беларусы в вынужденной эмиграции.
Мы говорили о том, что толерантность — это навык, который нужно прокачивать, но, может быть, все-таки и ценность? И мы должны быть толерантными, потому что сами можем оказаться как с одной стороны, большинства, так и с другой, уязвимой стороны.
Для того, чтобы наше общество было устойчивым, нужно развивать толерантность в целом. На межчеловеческом уровне, находясь в привилегированной позиции, прилагать усилия для того, чтобы услышать малые группы, даже когда это не в наших прямых интересах. Государство должно развивать культуру толерантности, медиа включать видимость уязвимых групп в редакционную политику, и вот тогда совместными усилиями развивается инклюзивное общество.
Читайте еще
Избранное