«Мне понятно, почему они лишают себя другой точки зрения». Актер Смольянинов – о стокгольмском синдроме россиян

— Сегодня все изменилось, кровь пролилась, случилась катастрофа, все рухнуло: пепел, слезы, ужас, — объяснил артист театра и кино Артур Смольянинов, почему не смог молчать в эти дни, в эфире канала Скажи Гордеевой. — Мои бабушка и дедушка по отцовской линии — киевские евреи, абсолютно фанатично влюбленные в Сталина и Советский союз люди.

А по маминой линии моя бабушка родилась в 1937 году, ее отца забрали, и она писала диссертации по Солженицину. Я долго прожил между двух этих полюсов. Когда был подростком, у нас доходило, не до физического, но до серьезного духовного противостояния. 

Сейчас я стал особенно остро все это вспоминать. С отчимом я ездил в Закарпатье в географические экспедиции. И все эти города я помню, от Конотопа до Чопа: Мукачево, Ужгород… Это то, из чего я состою — эти горные речки, эти сплавы по горной реке, первая любовь там была, вкусная еда.

Я был на самой высокой точке Украины — на горе Говерла и обозревал всю эту бесконечную красоту. И теперь говорить о том, что русский язык-не русский — это вообще какой-то бред. Никто на это внимания никогда не обращал.

В конечном счете я для себя внутри делаю выбор: я сохраняю свой бытовой комфорт и возможность профессионально реализовываться сегодня, но не смогу сам с собой завтра, или я чего-то лишусь сегодня, но мне будет не стыдно, как это ни банально, смотреть в глаза себе и своим детям. Потому что они вырастут и спросят: «Папа, а почему ты молчал, ты же мог говорить?».

Природу того, что произошло, артист объясняет доступными аллегориями.    

— То, что все кончится катастрофой, мне было понятно уже где-то в году 2015-м. Я не пророк, для этого просто достаточно было иметь глаза и уши. По моим ощущениям, изменить что-то было невозможно.

Мы поверили гражданину РФ Путину В.В., как женщина верит мужчине, который говорит: «Я люблю тебя, все будет хорошо, у нас будет прекрасная жизнь». И мы ему поверили, и ведь до 2008 года, в общем-то, относительно сегодняшнего дня, в нашей совместной жизни все было неплохо.

И вот если ты человеку один раз поверил, то дальше, грубо говоря, когда он тебя бьет или обманывает, ты надеешься, что это последний раз, ты ему все равно веришь. А дальше как хотите, называйте это, стокгольмский синдром или какой угодно.

Восемь лет ты живешь с человеком и решаешь: все, разводимся, и он выходит, а потом заходит и говорит: «Не ждала? А это я». И у этого «я» есть желание быть с тобой, и ему плевать, хочешь ты этого или нет, ему плевать на твою добрую волю и на твой жалкий писк: «Подожди-подожди, я ведь тоже Россия».  Конечно, ты тоже, но, нравится-не нравится, терпи моя красавица.

И ты никуда из этой квартиры уйти не можешь, куда ты денешься? Ты в заложниках, и у тебя есть два варианта — либо бежать, если ты можешь, либо оставаться и «любить» такого, какой есть, и песни петь хвалебные, и чем больше ненавидишь, тем громче петь, тем сильнее и публичнее выражать свою любовь и преданность, — говорит Смольянинов. 

В поисках ответа на вопрос, почему так произошло, он рассуждает о воздействии пропаганды.

— Это же наркотик, это эйфория по поводу собственного превосходства и в это очень легко впасть, несмотря на то, что сегодня мир изменился.

Сейчас мир настолько прозрачен и открыт, что скрыть ничего невозможно, поэтому любая идея превосходства рассыпается очень быстро. Ведь она ни на чем не основана, кроме чьих-то желаний быть лучше, не потому что ты что-то делаешь, а потому, что ты живешь в самой большой стране или в самой зеленой стране, или в самой маленькой стране.

Мы прохлопали этот момент, люди не знают правды, они знают только миф, который очень активно насаждается. Но это как с наркотиком: нужно просто переломаться, грубо говоря, выключи сейчас телевизор на две недели вообще — и все очень быстро изменится.

Мне понятно, почему они лишают себя другой точки зрения. Потому что тогда посыплется ко всем чертям их зыбкая картина мира, которая не стоит на земле.

Ведь это настолько сладостный яд — это ощущение абсолютной собственной правоты, потому что «мы русские» и потому что «Путин с нами», и потому что «Путин всегда прав». Это такой сладостный яд, потому что он освобождает тебя от всякой личной ответственности. Ты просто прав, потому что ты прав.

Когда мне говорят, что не все так однозначно, что не надо было себя так вести украинцам и ничего бы не было, я привожу другую аллегорию. К девушке подходит мужик, говорит «я тебя хочу», она ему говорит «нет» — он ее насилует. И что — не надо было так себя вести, надо было соглашаться, такая логика?

Есть же какие-то абсолютно логичные вещи: если ты считаешь, что ты прав, что за тобой правда, что тебе тогда скрывать, зачем тебе все запрещать, закрывать и так истошно настаивать на том, что правильная точка зрения только одна, хотя здравый смысл всей истории человечества говорит о том, что это не так? И такие подходы к формированию идеологии всегда заканчивались катастрофой.

Украинцы ведь тоже пользуются элементами пропаганды, ну, а как без нее? Информационное оружие — это отличное оружие, и они отлично пользуются этим инструментом, современно, мощно, убедительно, а, главное, что они супероткрыты. Насколько это возможно во время войны. И я им верю, а русской пропаганде — нет.

И что с этим поделаешь? Ты можешь меня посадить, лишить работы, лишить всего, но ты же меня не лишишь меня, моего сознания. И от того, что ты так поступишь, я буду только убеждаться в том, что я прав, — считает актер. 

Он задает ряд важных и острых вопросов, на которые, уверен, должен получить ответ от власти своей страны.

— Почему, если вы говорите о геноциде Донбасса, начиная с 2014 до 2022 года количество погибших от боевых действий там неуклонно снижалось?

Почему на территории, занятой пророссийскими войсками, был геноцид, а с другой стороны люди жили и не тужили, хотя это те же самые Донецкая и Луганская области?

Почему Харьков жил прекрасно, отстраивался, люди говорили, что живут в прекрасном городе, пока не пришли «освободители»?

Ведь люди не живут там, где плохо, они бегут оттуда. И я вижу своими глазами, что раньше там люди жили, а сейчас они оттуда бегут и гибнут там. Почему, если за вами правда?

По какому признаку там был геноцид, я не очень понимаю? Вы говорите, что у вас есть какие-то документы, — покажите, я не видел ни одного! Вот там что-то Александр Григорьевич привез. Что? Покажите, я хочу это видеть, я не хочу вам верить на слово, за кого вы меня держите, рассказывая мне это, почему вы общаетесь со мной, как с малолетним недоумком?

Пока то, что я вижу, убеждает меня в обратном, — делает вывод Артур Смольянинов.