Дмитрий Быков: Швабра стала визуальным символом России

Российский писатель и поэт – о публикации пыточных архивов и возможных последствиях.

— Вы знаете, сейчас главное событие второй половины года (подчеркиваю: главное событие второй половины года), помимо нобелевского награждения Муратова, помимо 4-й волны эпидемии — всё-таки это публикация пыточных архивов, — отметил в программе «Один» на «Эхо Москвы» Дмитрий Быков. — Вот эти все швабры. И швабра стала таким визуальным символом России.

Мы думали, что это будет символ чистки. Знаете, любопытная эволюция: слово «чистка» тоже навеки скомпрометировано. Потому что мы представляем себе при этом слове не чистку одежды, не чистку картофеля, а чистку рядов. Прореживание.

Но если называть вещи своими именами, то символом опричнины была метла, а символом путинской власти стала швабра. Но не потому, что это власть опричнины, а потому, что с этой шваброй известно что делают.

И как бы мы ни смотрели сегодня на Россию, вот слушаешь иного пропагандиста и чувствуешь, что у него там сзади швабра, что он на эту швабру насажен, как бибабо, и что им через эту швабру манипулируют. Его направляют этой шваброй. Смотришь на страдания народные и понимаешь, что народ страдает именно от этого: ему довольно глубоко загнали эту швабру.

Постоянно происходит одно — сцена из «Хрусталев, машину», которая еще так страшно повторяется в замечательном фильме Лозницы «Кроткая». Сцена изнасилования, причем изнасилования квачом или палкой, которая имитирует государственную вертикаль. Смотришь на государственную вертикаль, а видишь швабру.

Это страшное дело. Но, понимаете, ведь жизнь тогда становится невыносимой, когда у нее появляется визуальный символ. Когда колючая проволока становится главным символом государства. Я надеюсь, что я не оскорблю ничьих чувств, если скажу, что главный символ политики и культуры 2021 года — это швабра. Ужасно, да, но уже ничего не поделаешь — уже визуализировано.

Поэтому высок шанс, что в России (я к этому не призываю, я это констатирую) пойдет череда восстаний тех людей, которым нечего терять. Если вы помните, перед смертью Сталина уже начались восстания в Воркуте, которые подавились нечеловечески жестоко.

А сразу после смерти Сталина восстание в Кенгире. Если начнут восставать зеки, то я не представляю, как это можно будет остановить. Потому что для этих людей действительно русская тюрьма хуже смерти. Для них смерть — в известном смысле избавление, освобождение.

Помните, как у Солженицына: могилу писателя перенесли из-за ограды зоны и перезахоронили около монастыря. «Освободился, значит», — говорит вертухай. Это в одной из солженицынских «крохоток». Вот здесь, мне кажется, та же история. Понимаете, когда начинают освобождаться в смерть.

Я подозреваю, что именно зековская тема, которая сейчас главная, потому что тема посадок везде, и ничего другого не происходит, кроме очередных обысков, это главная новизна — мне кажется, эта тема может рвануть. Люди могут начать не скажу освобождать, бороться за освобождение — может быть, пока хотя бы бороться за реформу пенитенциарной системы.

Эта скрепа уже очень утомила. Она уже совсем деградировала. С этим невозможно жить. Хотелось бы найти хоть какой-то просвет из российского зоновского мира, мира тюремного, где по-тюремному смотрят, по-тюремному поют, думают только о тюрьме, боятся тюрьмы.

Обыск, передача, адвокат — это всё вошло в русскую жизнь очень прочно, и это страшно надоело. Можно было бы жить, что-то делать, чем-то наслаждаться. Нет, ничем нельзя! Рот открыл — всё, швабра. Это очень опасно, неприятно.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 5(58)